Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл

заметил, с каким острым любопытством она присматривается и прислушивается ко всему, что творилось вокруг. На противоположной стене я увидел портрет в полный рост, изображавший странного красивого мужчину, в правильных чертах которого проглядывали, однако, злоба и жестокость. Хозяйка сцепила опущенные вниз руки, снова вздохнула и произнесла как бы про себя:

– Он был любовью моей юности, и прежде всего мое сердце тронул его суровый, но мужественный нрав. Когда, когда же утихнет боль от этой потери!

Не будучи настолько хорошо с нею знаком, чтобы ответить на этот вопрос (да и не послужило ли достаточным ответом ее второе замужество?), я ощутил неловкость и, только чтобы не молчать, заметил:

– Это лицо кого-то мне напоминает; наверное, я видел похожее на гравюре с исторической картины, но то был центральный персонаж группы. Он держал за волосы женщину и угрожал ей ятаганом, меж тем как двое кавалеров спешили вверх по лестнице, чтобы в самый последний миг спасти жертву.

– Увы, увы, ваше описание верно, это было несчастнейшее в моей жизни событие, часто его представляют в ложном свете. Даже лучшему из мужей… – Мадам всхлипнула, и речь ее от горя сделалась не вполне членораздельной. – Даже лучшему из мужей изменяет иногда терпение. Я была молода и любопытна, его рассердило мое ослушание… братья слишком поспешили… и вот я сделалась вдовой!

Выждав должное время, я осмелился произнести несколько банальных слов утешения. Хозяйка резко обернулась.

– Нет, месье, у меня есть только одно утешение: я так и не простила их за то, что они столь жестоко и непрошено встали между мною и моим дорогим супругом. Процитирую своего друга месье Сганареля: «Ce sont petites choses qui sont de temps en temps nécessaires dans l’amitié; et cinq ou six coups d’épée entre gens qui s’aiment ne font que ragaillardir l’affection»[40]. Замечаете, колорит не вполне правилен?

– При этом освещении борода имеет немного странный оттенок.

– Да, художник неверно ее передал. Она была очень мила, благодаря ей он выглядел изысканно, совсем не так, как заурядная толпа. Погодите, я покажу вам настоящий оттенок, встанем только ближе к факелу!

Подойдя к светильнику, хозяйка сняла с запястья волосяной браслет с роскошной жемчужной пряжкой. В самом деле, цвет был ни на что не похож. Я не знал, что сказать.

– Милая, чудная борода! – вздохнула мадам. – И как подходит жемчуг к этой нежной синеве!

К нам подошел ее супруг, дождался, пока жена обратит к нему взгляд, и только после этого осмелился заговорить:

– Странно, что месье Огр заставляет себя ждать!

– Ничего странного, – едким тоном отозвалась жена. – Он туп как пробка, вечно все путает, и это выходит ему боком. И поделом: нечего быть таким легковерным и трусливым. Ничего странного! – Повернувшись к супругу, она заговорила так тихо, что я уловил только заключительные слова: – Тогда каждому будет дано по справедливости и нам не придется больше беспокоиться. Так ведь, месье? – обратилась она ко мне.

– Если бы я был в Англии, то предположил бы, что мадам толкует про билль о реформе или про тысячелетнее Царство Христово… но я пребываю в недоумении.

Едва я замолк, как открылась широкая раздвижная дверь и все вскочили на ноги, чтобы приветствовать маленькую старушку, которая опиралась на тоненькую черную палочку… и…

– Мадам ла Фемаррэн, – провозгласил хор нежных звонких голосов.

И в тот же миг я обнаружил, что лежу в траве у дуплистого дуба, косые рассветные лучи падают прямо мне на лицо и множество мелких птичек и насекомых встречают тысячеголосым пением румяную зарю.

Шесть недель в Хеппенхайме

По окончании Оксфорда, прежде чем устраивать свою дальнейшую жизнь, я намеревался на несколько месяцев отправиться в заграничное путешествие. Отец оставил мне в наследство несколько тысяч фунтов, доход от которых был бы достаточным для подготовки к юридической практике, покрывая связанные с этим траты на жилье в тихой части Лондона и плату за обучение у известного барристера, под чьим руководством мне предстояло осваивать право, но почти ничего не оставляя на удовольствия и развлечения; а поскольку за годы обучения в колледже я вошел в значительные долги, превысив допустимую сумму, и принужден был взять деньги для путешествия из основного капитала, я решил ограничить себя пятьюдесятью фунтами. Поживу за границей, пока есть деньги, а как только они закончатся, закончатся и мои каникулы, я вернусь в Лондон и сниму квартиру где-нибудь в районе Расселл-сквер, поближе к конторе мистера *** в Линкольнс-Инн. В ожидании, пока будет готов мой паспорт, мне пришлось на день задержаться в Лондоне, и я отправился осматривать улицы, на одной из которых предполагал поселиться, выбрав при помощи карты те, что представлялись мне наиболее подходящими, каковыми они и оказались, если судить исключительно с точки зрения разумности; однако вид их привел меня, выросшего на лоне природы и только что приехавшего из Оксфорда с его чудесной архитектурой, в глубокое уныние. Мысль о том, что придется долгие годы жить в таком скучном сером районе с похожими друг на друга домами, укрепила меня в намерении растянуть свои пятьдесят фунтов на возможно более долгий срок. Я полагал, что их должно хватить по меньшей мере на сто дней. Я был привычен к пешей ходьбе, предъявлял весьма скромные требования к жилью и еде, знал немецкий и французский в той мере, в какой знает их любой не выезжавший за пределы своей страны англичанин, и принял твердое решение избегать дорогих отелей, излюбленных моими соотечественниками.

Я столь пространно говорю о себе для того, чтобы было понятно, каким образом со мной приключилась та мало чем примечательная история, которую я собираюсь рассказать, но в которой мне выпала роль не столько участника, сколько сочувствующего наблюдателя. К тому времени я прошел пешком всю Францию и оказался в Швейцарии, где превысил свои силы по части ходьбы пешком и был уже на пути домой, когда однажды вечером подошел к деревушке Хеппенхайм, расположенной вдоль горной дороги Бергштрассе. Весь день я бродил по грязному городку Вормсу и обедал в каком-то отвратительном отеле; потом перешел по мосту через Рейн и, пройдя Лорш, оказался в Хеппенхайме. Чувствуя необычную усталость, я вяло, с трудом передвигая ноги, двигался по плохо вымощенной неровной деревенской улице в сторону рекомендованной мне гостиницы. Гостиница оказалась большим домом с зеленым двором перед ним. Меня встретила сердитая, но безукоризненно опрятная хозяйка и провела в большую комнату с обеденным столом, занимавшим лишь половину ее длины, хотя за ним вполне могли